Канон: Список Ланъя
Пейринг: Сяо Цзинхуань/Мэй Чансу
Рейтинг: NC-17
Саммари: Написано на заявку: Все как в каноне, за одним исключением – Юй
Предупреждение: более чем сомнительное согласие
читать дальше– Вы же понимаете, что меня найдут?
Чансу пытается расправить плечи, но руки вывернуты за спину слишком болезненно, да и веревки впиваются немилосердно. Два дня в таком положении, и ток ци в кистях будет нарушен необратимо.
Человек, сидящий перед ним, когда-то носил яркие дорогие одежды, семь жемчужин в уборе циньвана и имел напыщенный и горделивый вид.
Сейчас принц Юй напоминает Чэня или вовсе разбойника из цзянху . Волосы свободно текут по плечам. Одет в просторный воинский халат с вышивкой. И даже серьги в ушах.
Юй ловит его взгляд и, усмехнувшись, трогает двумя пальцами серьгу:
– Обычай народа Хуа.
– Очень милый обычай, – холодно замечает Чансу. – Император Великой Лян не простит вам...
– Императору Великой Лян, – перебивает его Юй лениво, – чтобы напасть на меня, нужно будет нарушить договор с Великой Юй и Северным Ян. Высокая цена за уничтожение одного маленького народа, не так ли?
– Вы добились многого в дипломатии, – нехотя соглашается Чансу. – И все же меня буду искать и найдут.
– Вас найдут мертвым.
У Юя спокойное задумчивое лицо и никакой злобы в глазах.
Чансу пытается вспомнить донесения о царстве Хуа. Царство – очень громкое слово, которым горстка людей назвала довольно жалкий клочок земли. Однако в женах у Юя сестра императора Северного Ян, а император Великой Юй, по слухам, его любовник. Бывший циньван неплохо научился заводить знакомства. Надо было распорядиться убить его тогда, ведь Чэнь говорил!
– Зачем вам ссора с Цзиньянем? – спрашивает Чансу напрямую. Руки болят почти невыносимо, но невыносимая боль ему давно родная сестра.
– Повод, – пожимает плечами Юй. – Меня просили убить Мэн Чжи, и я убил. Меня просили убить вас, и я сделаю это. Меня просили спровоцировать Цзиньяня на нападение, и он, конечно же, нападет.
– Мэн Чжи убит?
Чансу поднимает брови, изображая скепсис.
Юй кивает, небрежно, словно нехотя:
– Убит. Вы, может быть, слышали о бойце по имени Сюань Бу?
Сюань Бу. Первый в списке. Боец из Великой Юй. Но как он добрался до брата Мэн?
– Пригласил на дружеский поединок, – отвечает Юй. – Нет, вы не задавали этот вопрос вслух. Но у вас он на лице написан.
Чансу вспоминает науку Чэня о правильном дыхании и не выдает чувств. Проклятая змея! Надо было растоптать ее еще тогда... когда валялась под ногами в пыли.
– И что же вы от меня хотите? – спрашивает он ровно. – Кроме убийства, но для него личная встреча не нужна.
Юй усмехается по-прежнему задумчиво и наконец удостаивает Чансу прямым взглядом.
– Просто хотел посмотреть вам в глаза.
– Вы вините меня в своем падении?
– Конечно.
Чансу смотрит в спокойное, расслабленное и совершенно отсутствующее лицо и пытается вспомнить того Юя, которого знал в Цзиньлине. Какие у него были слабые места? Что из них могло остаться...
– Я не посоветовал вам ни одной из трех вещей, которые уничтожили вас, – замечает Чансу.
– Нет, – соглашается Юй. – Но вы уничтожили бы меня в любом случае.
Чансу качает головой:
– Я же не стал. Убить вас было так просто. И так разумно.
Юй вскидывает голову, и в его глазах появляется наконец что-то, отдаленно похожее на выражение.
– Кстати, это я тоже хотел у вас спросить. Почему? Учтите, что ваш ответ никак не повлияет на вашу участь.
Чансу пожимает плечами.
– Пожалел, – холодно говорит он.
И Юй смеется.
Он смеется долго и свободно, как не смеялся на памяти Чансу никогда. Позор, изгнание и лишения кочевой жизни пошли ему на пользу. Кто бы мог подумать!
– Вы – и пожалели? – переспрашивает Юй, отсмеявшись. – Это очень остроумно.
– Я не собирался вас веселить. В прошлом я не питал к вам личной ненависти и не видел в вас помеху. Поэтому подумал: почему бы не отпустить раненую змею, которая больше не может укусить?
– Сострадание всегда ошибка, верно? – усмехается Юй.
– Не всегда. В случае с вами – да.
Юй кивает:
– Как вы хотели бы умереть?
Чансу снова пожимает плечами.
– Меч? Платок?
На этот раз Чансу вообще не удостаивает его ответом.
– Значит, платок.
Юй протягивает руку, и Чансу отстраняется, не скрывая отвращения. Юй улыбается, преодолевает и это малое расстояние, касается шеи Чансу, ведет пальцами вдоль артерии.
Чансу вспоминает Ся Цзяна. Юю, конечно, до него далеко. Но и у Чансу больше нет преимущества на доске.
Юй продолжает водить пальцами по его шее с такой задумчивой сосредоточенностью, что впору спросить, куда он улетел своими мыслями. Чансу не спрашивает. У него есть немного времени, чтобы подумать, но ничего не приходит в голову.
– Вы знаете, что я спас вашу жену? – спрашивает он, когда Юй убирает наконец руку. – И вашего сына? Ему сейчас три. Я недавно его видел.
Юй вздрагивает. Его взгляд проясняется и становится острым.
– Моя жена покончила с собой в тюрьме.
– Нет. Я думал, она с вами связывалась. Ей не запрещали писать.
– И где же она? – усмехается Юй.
– В безопасности.
– У меня не было ребенка.
– Был.
Юй качает головой:
– Вы гений, подобный цилиню, а лепечете какую-то глупость. Даже неловко за вас, право.
«У меня нет времени, чтобы подтвердить свои слова, – думает Чансу с досадой, но без отчаяния. – И он не станет доверять мне слишком быстро. Сколько он собрался со мной забавляться? Час? До утра? Вряд ли дольше».
Отчаянной жажды жизни, что так естественна для людей здоровых, у него нет. Он измучен болезнью и дворцовыми интригами, да и Цзинъяню его общество не всегда идет на пользу. Цзинъянь, конечно, будет страдать. И Чэнь. И главное – Фэй Лю. Чансу морщится, не скрываясь. Как же глупо было не добить эту гадину!
– Почему вы отвергли меня? – внезапно спрашивает Юй. Его пальцы все еще гуляют по шее Чансу, а лицо по-прежнему задумчивое. – Я бы помог вам с делом Чиянь.
– Потому что кроме дела Чиянь существовала еще Великая Лян, – поясняет Чансу, не пытаясь скрывать отвращение. – Вы действовали слишком безнравственно, чтобы стать хорошим правителем.
Юй убирает руку, отклоняется назад, рассматривает Чансу.
– Разве я плохо управляю народом Хуа? – спрашивает он с искренним удивлением. – Вы действительно считаете, что я никудышный правитель? Хуже, чем Цзинъянь?
Он качает головой, будто поверить не может, что Чансу действительно пришла в голову подобная глупость.
Он действительно оказался недурным правителем, мысленно соглашается Чансу. Хитрым, умеющим найти союзников и поссорить врагов. Вслух он ничего не произносит.
– Я бы решил для вас дело Чиянь, – уверенно говорит Юй. – Сделал бы Цзинъяня главным командующим. Дал бы вам все, на что бы вы указали.
Он отворачивается и смотрит в сторону, будто вспоминая что-то или подыскивая слова. Или просто хочет отвести взгляд.
– И уж точно я бы не посмел совершать безнравственные поступки, если бы только заподозрил, что вам они не по нраву.
Так и есть, думает Чансу. Но ты не входил в мои планы.
– Но я не входил в твои планы, – эхом повторяет Юй несказанное, мгновенно отметая вежливое «вы».
Он внезапно поднимается и выходит.
«Пошел за шелковым платком?» – усмехается про себя Чансу. Меч-то вроде был при нем.
Юй возвращается с чашей и маленьким красным флаконом, вроде того, который давал ему в Цзиньлин Чэнь.
Юй ставит чашу на стол, и Чансу скашивает глаза, не в силах удержать любопытство. Судя по цвету, там просто вода.
Юй открывает флакон и льет в чашу неизвестное зелье – каплю, две, три. Потом, подумав, добавляет – четыре, пять.
Подходит к Чансу и прижимает чашу к губам.
– Ты обещал меч или платок, – шипит Чансу. – Почему передумал?
– Потому что это не яд, – отвечает Юй, нажимает на болезненные точки внизу челюсти, и рот открывается сам.
Зелье сладкое на вкус и пахнет травой, название которой Чансу не может вспомнить.
– Ну и чем вы меня опоили, ваше высочество?
– Величество, – поправляет его Юй. – Я, слава богам, все-таки правитель своего народа.
– Чем вы меня опоили, ваше величество? – повторяет Чансу. Но еще не закончив фразу, уже понимает, чем.
Он смеется так долго, что слезы текут по щекам. Может быть, дело еще и в зелье, но происходящее настолько в духе принца Юя, каким Чансу его знал, что сложно не развеселиться.
– Вы всегда были слишком зависимы для настоящего тирана и слишком мелочны для человека благородного, – поясняет Чансу свою реакцию. – И вы нисколько не изменились.
Юй усмехается, снова совершенно без гнева.
– Я рад, что вы смеетесь, а не плачете, – говорит он искренне. – Мое удовольствие было бы меньше, если бы вы заливались слезами.
Плакать Чансу вовсе не хочется. Он зол, как давно не был. Тело же его охвачено приятной, но несколько обременительной истомой. Сердце бьется не чаще, но будто сильнее гонит кровь. Во рту сухо, щеки печет – видимо, на них расцветают сейчас пятна румянца. И главное – внизу живота и в паху мягко, но мощно набухает желание. Как готовый раскрыться бутон. Как огонь, который вот-вот разгорится.
– У меня болят руки, – говорит Чансу. – Не развяжете?
Юй вздыхает с огорчением, снова совершенно искренним.
– Вот верите, я бы хотел, – говорит он и разводит руками в расшитых рукавах. – Но вас же, этакую змею, нельзя недооценивать.
– Мне очень больно, – повторяет Чансу.
Роль страдающей девы дается ему подозрительно легко. Чэнь бы хохотал. Но только после того, как Чансу выжил бы.
Он не слишком ждет, что Юй поддастся на уговоры, но тот задумывается. Оглядывается вокруг в поисках возможного решения. Видимо, не найдя его, качает головой:
– Мне жаль. Я не желаю причинять вам лишнюю боль. Но тут уж ничего не попишешь.
– Хотя бы потом развяжете? После?
– После я вас убью, – отвечает Юй серьезно и, как Чансу кажется, немного печально. – Так что долго больно не будет в любом случае.
– Вы умеете утешить, – усмехается Чансу. – А уж соблазнять-то как завидно умеете!
– О, не вам завидовать! – Юй внезапно улыбается, светло, почти по-детски открыто. – В умении соблазнять с вами не сравнится ни одна хули-цзин. Куда уж ничтожному мне.
Отрава в крови между тем действует весьма подло. Боль в руках отходит куда-то на задворки сознания. Как и тревога за судьбу Цжи и за Цзинъяня. На первый же план выступают совершенно бессмысленные вещи.
То, например, что Юй похудел и потерял свои щеки. У многих это отняло бы красоту, но лицу Юя лишь добавило благородства, подчеркнув и резкие скулы, и четкий подбородок. Чансу нравится это лицо. Всегда, пожалуй, нравилось.
Или разворот плеч. Юй красивый мужчина, всегда был. Но сейчас его стать как-то особенно сильно бросается в глаза. И как ему идет синий цвет...
«А ведь я, кажется, никогда не был склонен к южному поветрию, – удивляется Чансу. – Неужели простым зельем можно возбудить интерес к кому угодно?».
Юй снова тянет к нему руку. Ведет ладонью по щеке, задевая большим пальцем губы. Это отдается приятной дрожью во всем теле. Но даже в чаду наваждения Чансу не делает ничего из того, что предлагает обманутое тело. Не прижимается щекой к чужой руке. Не пытается захватить палец губами. Даже не стонет. Хотя все эти варианты тут же жарко проносятся у него в голове.
– Вы так неподвижны, – замечает Юй все с той же задумчивостью, – но в вашем взгляде поволока.
– Яд сейчас дает моему телу плохие советы, – усмехается Чансу.
Юй широко улыбается в ответ:
– О, как я это понимаю!
Он склоняется к Чансу, прикасается губами к скуле. А затем длинно ведет языком по коже, будто пробуя ее на вкус. Возможно, на самом деле пробуя.
– Скверные советы из красивых уст бывают так опасны...
Юй наклоняет голову и трогает языком губы Чансу:
– И так сладки.
Его язык с силой размыкает губы, но Чансу только сжимает зубы сильнее. Тогда язык скользит там, куда пустили, со всей тщательностью.
Отравленное тело отвечает жаром, и усилившимся током крови, и ставшим поспешным биением сердца. Юй развязывает на нем пояс, а затем второй. Распахивает халаты. Потревоженные руки вспыхивают новой болью – где-то там, далеко от сознания.
Юй рвет исподнюю рубашку, от горла до подола. Треск немного приводит Чансу в себя. «Если я потеряю остатки разума, мое тело сделает все, что он захочет», – думает Чансу и не понимает, волнует ли его это.
– Я не ожидал, – говорит он, – что вы любитель южных забав. Вы смотрели на меня, конечно, влюбленно, но я полагал, что ваше благоговение не носит весеннего характера.
– Я, представьте себе, не докучаю притязаниями тем, кто мне дорог, – легко отвечает Юй. – Если бы вы выбрали меня, однажды я бы вам предложил. Если бы я увидел ваше нежелание, нашел бы силы не причинять вам неудобств.
Они приподнимает Чансу с легкостью, подчеркивающей его силу. Стягивает нательные штаны. Потом становится перед Чансу на колени, снимает с него сапоги, носки, нательное.
«Я слишком много раз пренебрегал добродетелью, и наказание мое справедливо. Юй – просто исполнитель того, что должно быть исполнено». Эта мысль приходит внезапно. И даже странно, что только сейчас.
Чансу не сопротивляется, когда Юй берет в руки его ступню и начинает разминать. Удовольствие течет вверх волнами, прямо к янскому стеблю. Возбуждение теперь мучительнее, чем боль в руках. Но это мучения того рода, которые хочется длить.
Чансу понимает, что самое оскорбительное, что он может сейчас сделать – не проявить вообще никаких чувств. И не отказывает себе в удовольствии щелкнуть зарвавшегося циньвана по носу. Он постарается, чтобы Юй получил тело, мало отличающееся от мертвого. В конце концов, должно же у него быть хоть какое-то личное занятие перед смертью? Хоть какой-нибудь бой?
Бой... Чансу улыбается, жестоко потешаясь над собой. Он выбирал аскезу шестнадцать лет, презирая весенние радости, храня силы для государственных дел. И как же хотел умереть в бою... Вот Юй ему сейчас обеспечит весеннее сражение.
– Вы назвали меня безнравственным, и я понимаю, о чем вы, – снова заговаривает Юй, принимаясь за другую ногу. В его голосе нет ничего весеннего. Чансу вообще не уверен, возбужден ли он: слишком уж ровно, слишком печально слетают с его языка слова. – Но я способен сдерживать свои желания ради того, кого ценю. Я способен на самопожертвование. Я способен на доверие – эта добродетель не принесла мне ничего, кроме зла, но она могла бы и изменить многое. Я, наконец, способен быть деятельным, последовательным и преданным даже там, где речь зайдет об угрозе моей жизни. Я надеялся, что вы увидите все это и составите справедливое суждение.
– Я видел все это, – соглашается Чансу. – Как вы думаете, почему я не приказал найти вас и убить, хотя разумность этого решения была очевидна? Почему спас вашу жену и сына?
Юй оставляет его ноги, подается наверх, берет подбородок Чансу двумя пальцами и напряженно всматривается в его лицо.
– Вы второй раз упоминаете мою покойную жену.
– Вашу живую жену, – поправляет его Чансу, – и вашего трехлетнего сына.
Юй отстраняется и хмурится. Некоторые сведения не так просто игнорировать.
– Сожалею, что, кажется, немного сбил вам настрой, – замечает Чансу и улыбается. Выиграть сражение – не значит выиграть войну, но первая победа за ним.
– Да, – тянет Юй, – сбивать настрой вы умеете, как никто.
Его голос насмешлив, но морщина между бровями все так же резко очерчена.
– Я проверю ваши сведения, – говорит он спустя пару ударов сердца.
Чансу улыбается шире:
– Вы не сможете найти их без меня.
– Думаете, я еще раз поверю укусившей змее?
Чансу пожимает плечами, пренебрегая глухой болью в кистях.
– А ведь я никогда не врал вам, – напоминает он. – Ни одного слова лжи. Все, что я вам не сказал, вы вообразили себе сами. Я, знаете ли, не опускаюсь слишком низко.
Жар в паху становится совсем нестерпимым. Все тело исступленно кричит: прикоснись ко мне, прикоснись, прикоснись! И нет для него существа желаннее, чем враг напротив. От безудержного влечения хочется выть, как в ту пору, когда боль выворачивала наизнанку. Чансу пытается дышать ровнее, но каждый вздох только добавляет чувствительности взбесившейся плоти.
Воистину пытка, достойная покойного Ся Цзяна.
Юй вздрагивает, когда Чансу судорожно втягивает воздух. Снова смотрит пристально, возвращаясь из раздумий к собеседнику. И наконец улыбается, мрачно и удовлетворенно.
– Что же я все о делах да о делах, – говорит он медленно, и каждый звук его голоса – и нож, и мед. – Вы, я смотрю, совсем истомились.
Он подхватывает Чансу за талию, рывком сажает себе на колени, и это сражение Чансу проигрывает – не Юю, а очередному яду. Он приникает к сильному телу рядом так плотно, что и листа бумаги не просунуть. Приникает требовательно, жадно и победно стонет, получив наконец желаемое. Что ж, проигрывать ядам уже стало привычным для него делом. Ах, Чэнь, где ты...
Юй крепко обнимает его за поясницу и снова целует. На этот раз Чансу открывает рот – и чужой язык проникает внутрь, сплетается с его собственным, то играя, то захватывая в плен без всякой пощады.
Чансу наклоняет голову, открывает рот шире, включается в схватку. План изображать мертвое тело отброшен и забыт – Юй может торжествовать.
Сложно сказать, торжествует ли Юй, но кусается он хуже оборотня – или будто решил изранить Чансу в кровь и напиться ею, подобно вампиру. Подобно самому Чансу когда-то... давно.
Весеннее томление как кусок раскаленного металла внутри – мучает и ищет выхода. Чансу стонет, вкладывая в стон всю свою боль. И удивляется, когда Юй внезапно оставляет его губы, берет лицо в ладони, снова вглядывается, жадно и тревожно.
«Одно слово, и он удовлетворит мое желание», – понимает Чансу. О, такое желание Юй точно не оставит без внимания! «Нет, – думает Чансу, – вот это уже слишком». И закрывает глаза.
– Больно? – шепчет Юй ему на ухо. – Все, что угодно, только бы я прикоснулся к тебе? Вот и я так горел, Чансу. Все, что угодно, за один твой одобрительный взгляд. Легко ли тебе сейчас?
– Я ... тебя... не опаивал, – выговаривает Чансу старательно, борясь с языком, который отвратительно плохо ворочается во рту – ради слов. Ради поцелуев – пожалуйста!
– Разве? – дыхание щекочет ушную раковину.
– Справедливости... ради, я был не первым... негодяем... которому ты пове... А-а-ах! А-а-а-а-ах!
Юй, не дослушав, сжимает в кулаке его плоть и делает всего два движения – вверх и вниз. Всего два движения – и этого хватает, чтобы темная, густая, жгучая волна прорвала наконец плотину и обрушилась на Чансу уничтожающей разум судорогой.
***
Дышать, дышать, дышать.
Он еще жив, руки еще связаны за спиной. В крови все еще бродит яд – ему немного легче, но весеннее томление тлеет внизу живота, как угли в жаровне, готовые разгореться снова в любой момент.
– Вам не понадобится ни меч, ни шелковый шарф, – говорит он просто для того, чтобы понять, насколько хотя бы язык снова принадлежит ему. – Еще немного внимания подобного рода, и я умру.
– Разве это плохая смерть? – спрашивает Юй.
Чансу сидит у него на коленях, обняв ногами и склонив голову так, что она почти касается плеча мучителя. Руки Юя поглаживают его спину – как мог бы поглаживать настоящий любовник.
– Я бы предпочел не только меч или платок, но, пожалуй, и тысячу порезов.
Юй смеется, гортанно и ласково.
– Ты разбиваешь мне сердце, цилинь, – говорит он и целует Чансу чуть ниже уха, а затем в шею, снова и снова.
– У вас его нет, – отвечает Чансу зачем-то. Возможно, чтобы отвлечься от отвращения к себе, о котором как-то подзабыл за последние два года. Старые враги всегда готовы напомнить о подобном. – У меня, впрочем, тоже.
– О нет! – пылко возражает Юй. – У нас обоих есть сердце. Мое разбито многими, но рана, нанесенная вами – самая болезненная. Ваше же разбил не я. Но я вас убью.
– Думаете, это сравняет счет?
– Даже не знаю, – Юй снова шепчет в ухо. – Честно говоря, мне уже плевать.
Его язык лезет в ушную раковину, хозяйничает там, запуская по позвоночнику череду мурашек.
Душный дурман снова близко. Поднимается из низа живота, распирает грудь и разгоняет пульс. В голове опять мутится. Чансу пытается поднять голову, но та предательски клонится вниз, прямо на плечо Юю.
Какая мерзость, думает Чансу и закрывает глаза.
На этот раз Юй заботится и о себе. Распахивает полы халатов, приспускает штаны. Чансу чувствует, как их янские орудия соприкасаются, зажатые между животами. Будто они и не враги вовсе, а соратники. В этом бою.
– Меня сейчас вырвет, – говорит он так ясно, насколько способен.
– Это не испортит мне момента, – заверяет его Юй.
И Чансу верит: не испортит. Юй не ждет от него ни взаимности, ни удовольствия. Это даже не месть – просто пятый принц берет себе то, что, как он считает, ему когда-то пообещали.
Масло, которым Юй щедро поливает свой янский стебель – оба, Чансу тоже перепадает – остро пахнет сандалом. От этого и вправду начинает немного тошнить, но Юй не дает возможности пожалеть себя – приподнимает за бедра и штурмует нутро Чансу с усердием и безжалостностью императорской армии.
Чансу не стонет, только сжимает зубы и дышит на счет, как учил Чэнь. Тело крупно вздрагивает каждый раз, когда копье поражает цель, но Чансу не имеет к этому никакого отношения. Он закусывает ткань чужого халата и считает, считает, считает.
Он забывает счет, когда очередной толчок уносит его на небеса – только слышит, как глухо, протяжно стонет его мучитель.
Сверкающий пик милосердно опустошает разум. Несколько ударов сердца Чансу не помнит ни боли, ни унижения – только блаженство. Будто сама Гуаньинь отерла рукавом его лицо и поцеловала в измученное сердце.
«Я умираю?» – приходит мысль, и Чансу молит, чтобы так оно и было.
Но в следующее мгновение он падает с Седьмых небес туда, откуда и не уходил – в объятия Юя, на его не до конца поникшее копье. Из задних врат течет, живот тоже мокрый и липкий. Запах семени перебивает сандал, и он еще более тошнотворный.
Юй тянется к мечу, и Чансу невольно делает вдох. Но Юй говорит: «Пока нет» – заставляет склониться, плотно прижавшись к его плечу, и перерезает веревки, стягивающие запястья. Руки Чансу плетьми падают по бокам.
Боли пока нет. Ничего нет, кроме ватной расслабленности в теле. В животе и ниже, в паху, все еще тлеют проклятые угли. Но пока Юй не ворошит их, есть время подышать.
Юй берет его за бедра и ссаживает с себя, а затем и вовсе кладет на ковер. Лежать упоительно. Чансу снова не удерживает вздох – почти благодарный.
Сил на ненависть нет.
– Отдохни немного, – говорит ему Юй, – и поскачем снова.
– Как же сильно вас припекло, – замечает Чансу больше по привычке, чем искренне желая уколоть. – Вы-то не пили отраву,
– А что, если ты – моя отрава? – усмехается в ответ Юй.
В его голосе – ни злобы, ни боли. Что ж, думает Чансу, кажется, мы оба здесь приняли свое незавидное положение.
Юй ложится сверху, устраивается так безмятежно, будто Чансу и вправду его любовник. Меч совсем рядом, но с покалеченными руками Чансу не то что убить – пошевелить пальцами не может.
Чансу переводит взгляд и от неожиданности расширяет глаза – слава всем богам, что не вздрагивает.
За спиной Юя – две неподвижные фигуры. Чэнь и Фэй Лю. Оба с занесенными цзянями.
Не в том виде Чансу хотел бы предстать перед ними обоими, но переживать об этом он будет после. А сейчас нужно отдать своевременный и правильный приказ.
«Живьем», – произносит он одними губами Чэню. Тот поднимает брови, явно считая убийство более удачной идеей.
«Попробуй», – просит Чансу беззвучно.
У него есть один удар сердца до того, как изменится положение дел, и он тратит его на то, в чем никогда себе не признается потом. На ощущение тяжести чужого тела и блаженства, все еще согревающего кровь.